Светлой памяти
Сергея Викторовича МЕЙЕНА и
Юлия Анатольевича ШРЕЙДЕРА

Научное творчество ранимо, капризно, крайне неравномерно во времени. Отвлечь от работы может любая мелочь, втянуться же и раскачаться неимоверно трудно. Почти невозможно быстро избавиться от мыслей, когда тело уже приступило к отдыху. Интеллектуальный творческий труд, в отличие от физического и рутинного умственного, нелегко возобновить после искусственного, насильственного перерыва. В физическом и канцелярском труде все выглядит наоборот. Там очень полезны частые и регулярные смены нагрузки и релаксации, всякого рода гимнастики и тренажеры.
Психическое напряжение у ученого не больше, чем у диспетчера, пилота, хирурга, учителя, актера, которые должны мгновенно включать и переключать внимание, невзирая на свое предшествовавшее душевное состояние, но нелегко сразу запустить в ход научную мысль. Маховик теоретической работы настолько тяжел и инертен, что останавливать его слишком часто для развлечений, отдыха, быта значит неэкономно тратить силы и расшатывать здоровье.
Ученые, как правило, не имеют вечернего досуга, да и не очень в нем нуждаются, а если им удается хорошо отдохнуть и набраться сил, то только лишь вырвавшись в совершенно иную, контрастно-противоположную среду - в деревенскую глушь, в лес, в горы, чтобы заниматься там тяжелым и грубым физическим трудом, подвергаться опасности и риску в борьбе за выживание; преодолевать такие трудности, которых нет в повседневной жизни. Не случайно молодые интеллектуалы были застрельщиками спортивного туризма, альпинизма, горнолыжного спорта, виндсерфинга и т. п.
Ученого не надо подгонять, чтобы он выполнял работу в срок. Ученый и так всегда спешит и сам себя подгоняет. Для теоретической работы всякие сроки бессмысленны, а отчеты о них лживы и фиктивны. Не
* Окончание. Начало см: ЗС № 11.

надо вынуждать ученого становиться обманщиком, ведь это так противно его природе! Ну, а торопить ученого - это все равно, что хлестать кнутом бегущего марафонца.
Любой ученый берет на себя больше дел, чем может выполнить. После его смерти остаются незаконченные работы. Понятия "готовности" работы, “конечности" ее результата в применении к фундаментальной науке особенно абсурдны. Настоящая научная работа в принципе не может быть закончена. Впрочем, не только теоретическая, но иногда и самое рутинное исследование, например, социологический опрос. Его незавершенность выявляется раньше, чем его данными успеет кто-либо воспользоваться. А уж о теориях и говорить не приходится; незыблемые теории вообще невозможны, фактически существуют лишь временные гипотезы и модели, относительно долговечные, живущие несколько десятилетий. Назвать диссертацию "законченным исследованием", как того требовал ВАК, значит, в сущности, заявить, что тема бесперспективна. Научная работа допускает лишь условно конечные продукты, подготовленные к публикации и законченные с точки зрения издательства и типографии. Не успеют они выйти в свет, как сам автор больше всех убедится в их незавершенности.
Обыватели, в том числе интеллигентные, например школьные учителя и журналисты, как правило, не понимают назначения научной дискуссии; в сущности, путают ее с судопроизводством и, как зрителя в суде, ждут приговора. Вот спорят мужи науки: подвижны или неподвижны земные материки? волновая или корпускулярная природа у света? естественный отбор или номогенез породили такое разнообразие видов животных и растений? - а публика все ждет, когда же ученые договорятся и объявят абсолютную истину, которую можно сообщить детям и телезрителям. Но, не дождавшись, разочаровывается в науке.
Для здорового функционирования научных учреждений нужна не только социальная, но я географическая мобильность ученых. Подлинный динамизм науки не совместим со страхом потерять жилье, прописку, гражданство, равно как и со стремлением переменить место жительства любой ценой. Науке неуютно в тех странах, где ученые могут постоянно жить только в столице и немногих крупнейших городах. Вместе с тем чрезмерное распыление научного сообщества неэффективно по сравнению с высокой концентрацией.
Наука интернациональна и космополитична по своей сути, а этический статус ученого не совместим с национализмом, шовинизмом, расизмом. Наука не имеет национальности, этничности. Никто не вправе осуждать ученого за стремление жить и работать там, где имеются наилучшие условия для внесения им вклада в мировую науку. Эмиграция не является выходом. Особенно тогда, когда отечественная языковая, культурная, географическая среда - не только привычная обстановка, с которой жалко и боязно расставаться, но и неотъемлемый объект изучения.
Космополитичной, лишенной языковых барьеров и географически мобильной наука Нового времени была изначально, но охватывала сперва небольшое пространство, например, в ХVIII в. Западную Европу и С.-Петербург. В этом ареале ученые переписывались, лично общались, знали друг друга; часто переезжали, меняли подданство. Безнациональность и глобальность науки - не следствие совершенствования коммуникаций и всего технического прогресса, а скорее их причина.
Наука как социальный институт - хрупкая надстройка над огромным, большей частью невидимым зданием; вершина айсберга, результат исторического развития не только Европы, но и той отдельной страны, того региона, где данное научное учреждение находится. Наука требует для своего функционирования зрелого и свободного общества. Географически она сконцентрирована в немногих точках Земли в большей степени, нежели любой другой культурный феномен.
Ученый - редчайшая профессия, хотя миллионы людей имеют дипломы и ученые степени. Престижная формальная "ученость" уже давно заслоняет истинную.

Наука мирового уровня может существовать далеко не во всех странах, да и не во всех регионах развитых стран. Можно открыть университет в Тмутаракани, переименовав местный пединститут, можно назвать академией кружок любителей пустословия и раздавать доморощенные ученые степени; можно, наконец, торжественно открыть академгородок, привлекая бесплатными квартирами и щедро присуждаемыми учеными званиями - наука, таким образом, не возникает. Науку нельзя искусственно и механически построить, даже если иметь в избытке набор необходимых элементов - здания, сооружения, приборы и, наконец, людей с учеными степенями.
Наука, пересаженная в новую среду как экзотическое дерево, может несколько лет плодоносить, а потом зачахнет. В ботанических садах и городских парках растут какие угодно деревья, но это еще не лес. Наука, как и многие социальные институты, вырастает и приживается на благоприятной почве, в подходящем социальном климате. В большинстве стран и регионов мира таких условий нет и жалеть об их отсутствии, пожалуй, не стоит, как не надо жалеть, что не растут пальмы в тундре.
Сегодняшний разгул иррационализма и антинауки, оживление параномальных верований и мистики показывает, что и в развитых странах положение у науки непрочное. Наука, так повлиявшая на облик современного мира, живет в нем как на склоне спящего вулкана, который может проснуться и залить ее лавой мракобесия. Тем более плохо науке в "развивающихся" (отсталых) странах. Наука до сего дня этически несовместима с подавляющим большинством религиозных конфессий, национальных традиций, субкультур, политических режимов, хотя до поры до времени они ей не мешают. Будучи по происхождению западноевропейским суперэтническим феноменом, наука плохо приживается в незападных цивилизациях, где от ученых ждут практических результатов, но не предоставляют им должных академических свобод.
От всякого рода революций, переворотов, кризисов в странах "третьего мира" наука вместе с вестернизированной интеллигенцией страдает и отторгается в первую очередь. Из Азии и Африки наука уходит в процессе деколонизации. Новые независимые государства не выращивают, а «проталкивают» национальные кадры. Научной этике в таком случае противостоит не только национализм, но и трайбализм. Вакансии распределяются по принадлежности к племени, роду, клану. Дипломы, полученные детьми туземных аристократов в развитых странах, способствуют на родине студентов не расцвету науки, а ее бюрократизации. Ученый, сформировавшийся в европейской культуре, не может нормально жить и работать, если ежедневно приходится скрывать свои взгляды, демонстрировать лояльность к местному политическому строю и господствующей религии. Никакие финансовые вливания не помогут, если общество не созрело для науки или уже деградировало из-за сдвигов в менталитете, отсутствия научной смены и исчезновения научной элиты. Наука не всем странам по карману, но многим она и не по душе.
Можно согласиться с тезисом, что собственные ученые, работающие в национальном контексте и изучающие уникальные особенности своей страны, необходимы для поддержания высшего образования и цивилизованного имиджа, но в мировую науку они могут не войти. Большая наука - одно мощное дерево, а отдельные ученые - его ветки и листья. Обособленные национальные кустики и ростки научной мысли, сколько бы они не плодоносили на радость соотечественникам, всегда грозят быть вытоптанными (и иногда вытаптываются) местным скотом, а дерево всемирной науки пока что стоит.
Вспомогательный международный язык типа эсперанто наука не приняла и к латыни не вернулась, а заговорила по-английски. Ученый, для которого этот язык не родной, скорее всего, обречен на второстепенные роли. Если сегодня вдруг исчезнут тексты, написанные на прочих языках, англоязычные ученые этого не заметят и мировая наука не пропадет. Но она
может когда-нибудь серьезно пострадать от косвенных последствий социальных катаклизмов, вызванных языковым неравенством народов. Зато интерлингвистика может возродиться, чтобы противостоять языковому шовинизму и объединить народы перед лицом военных и экологических угроз.
Сейчас можно (и даже модно) надеяться, что компьютерная революция сотрет все географические границы, и наука впервые сделается по-настоящему общедоступной и глобальной. Но не размоет ли Интернет этические различия между лицензированной наукой и околонаучной любительской болтовней?
Продукты науки вырабатываются в мозгу, душе, сознании ученого вследствие некоторого постоянного настроя его личности, особого способа реагировать на поступающую информацию по-научному, а не как-то иначе. Ученый, философ, художник - это, прежде всего неравнодушные, озабоченные люди. Они, как антенны, локаторы, сачки погружены в эфир информации, в океан фактов и ощущений, но вылавливают из внешнего мира разные вещи и не одинаково их компонуют, Ученый не выносит беспорядка, абсурда, излишеств и, бессильный избавиться от них в обыденной жизни, изгоняет все это из своих мысленных конструкций, подменяющих действительность, создает царство рациональности. Художник отражает, воссоздает мир и себя во всей противоречивости и иррациональности, допускает недосказанность и многосмысленность, нередко любуется абсурдом и считает его нормой.
Ученый постоянно размышляет, художник воображает. Богатое воображение требуется и ученому, но он его дисциплинирует, канализует, упорядочивает, не поддается турбулентному потоку сознания, элиминирует все личное. Научная теория - это нередко следствие жестокого обуздания фантазии. Ученый мыслит дерзко, но осторожно. Не случайно ученые отстают от писателей-фантастов даже в предвидении достижений научно-технического прогресса.
Плоды размышлений (схемы, формулы) и воображения (образы, картины), непроизвольно накапливаясь в душе, требуют выхода, рвутся наружу. Накопление нереализованной духовной продукция (не высказанных идей, не прочитанных сочинений, не выставленных картин, не материализованных и не внедренных изобретений) вызывает у творцов психологический дискомфорт вплоть до душевных болезней. Продукты творчества должны быть экстериоризованы, т.е. переданы во внешний мир и закреплены в нем так, чтобы их могли воспринять другие люди, а автор, если он еще жив, мог бы успокоиться и в идеале получить признание.
Напрашивается сравнение творчества с размножением и с различными физиологическими отправлениями. Если жизнь - это обмен веществ, то духовная жизнь - обмен информацией. Для художника и ученого жить - значит обмениваться информацией с внешним миром. Подмеченное науковедами сходство научного творчества с деторождением выражается не только в том, что в среднем каждые десять научных статей подобно родителям неумолимо порождают еще одну статью. Сами продукты творчества уместно сравнить с половыми семенами. Ими «размножается» культура.
Самец ищет самку, чтобы передать ей семя; в то же время он выполняет "биосферный заказ" продолжать свой род, а тем самым и жизнь на Земле. Это - биологический инстинкт каждой особи. Человек ищет собеседника, слушателя, сопереживающего партнера, чтобы излить душу, освободиться от накопившейся тяжести. Если он делает это более или менее профессионально, то, так или иначе, признается как ученый, художник, литератор, артист. "Социальный заказ" - нести эстафету культуры - выражен через "социальный инстинкт”, непреодолимое влечение к творчеству на уровне личности.
Рассуждать и мыслить - неотъемлемое право каждого человека, так же, как право есть, спать, двигаться и т.п. (Физиологических прав не лишены даже узники в тюрьме.) Но когда интеллектуальные действия и акты творческого воображения совершаются по традиционным правилам, выработанным в неких относительно замкнутых сообществах, а результаты накапливаются, то получается наука, философия, искусство. Рассуждать, мыслить, двигаться люди будут всегда, но этические нормы деятельности исторически изменчивы, различны в разных цивилизациях и cубкультуpах.
Науку, так же, как философию, искусство и спорт, можно использовать во вред или на благо общества и государства или вовсе не использовать, но подобные явления имеют право на существование и сами по себе, как средства самовыражения и продукты нормального функционирования личности. Эффективно использовать науку - значит получать пользу от чисто научной деятельности ученых, а не от навязанных им побочных занятий, пусть даже необходимых для развития науки (рутинные исследования, канцелярщина, администрирование и т.п.).
Не учебные заведения, собравшие в своих стенах людей с учеными степенями, в нашей стране не случайно называются научно-исследовательскими: подразумевается, что наука (SCIENCE) и исследование (research) - не одно и то же. Прозрачный намек широкой публикой не понят, и она по-прежнему думает, будто ученые выявляют факты, раскрывают тайны и даже вырывают их у строптивой природы. Вульгарные представления о науке окрашены народным менталитетом, веками формировавшимся при постоянном терроре сверху. Не случайно в русском языке слова "правда", "подлинность", "испытание" этимологически связаны с наказаниями и пытками: правёж - битье батогами, линёк (линь) - веревка для порки. Естествоиспытатель испытывает природу; лабораторных лягушек, кроликов, крыс буквально - пытает, мучает.
На самом деле исследования не являются особенностью науки. Более того, они не специфичны для Homo Sapiens, а присущи и прочим животным. Исследованиями занимаются, в частности, крысы и муравьи, полученную информацию сообщают "коллегам", без чего невозможен групповой образ жизни. Среди общественных животных встречаются исследователи-"герои", самоотверженные разведчики, жертвующие собой в интересах популяции.
Совмещение в одном лице ученого и исследователя для плодотворной работы не обязательно. Ученый может изобрести и даже изготовить прибор или машину, однако в дальнейшем эти вещи должны делать инженеры и рабочие. Аналогично, ученый первым проводит исследования на новую тему и разрабатывает их методы, но после передает это дело сотрудникам низшего уровня. Ситуация, при которой ученый всё делает сам, напоминает Средневековье, когда один и тот же алхимик толок в ступе серу, разводил чернила и писал ими трактаты. Нет необходимости пребывания ученых вместе с исследователями под одной крыше, если поступающая теоретикам информация заслуживает доверия; другое дело, что его часто не хватает.
У работника творческого и нетворческого различное отношение к труду: первый делает дело всей своей жизни, второй выполняет порученную ему работу в урочное время за обусловленное вознаграждение, которым редко бывает доволен. Метеонаблюдатель может не проверить приборы пропустить срок наблюдения, подтасовать данные, а ученый климатолог сделает неверные выводы. Поскольку многим ученым требуется экспериментально-лабораторная база, будущее естественных наук печально в странах с низкой трудовой этикой рабочих. Советская наука выходила из затруднительного положения, используя в качестве лаборантов, препараторов, коллекторов в экспедициях студентов и школьников из интеллигентных семей. Наемные рабочие, вороватые и пьяные, для обслуживания науки, тем более в Сибири и на Крайнем Севере, оказывались совершенно не пригодными и даже опасными.
Для развитых стран характерны автономные исследовательские службы - гидрометеорологические, статистические, социологические и т.п.

Исследования, как правило, проводятся под руководством ученых, но по заказу ненаучных учреждений и редко для собственных нужд фундаментальной науки. Чаще всего сами ученые не в состоянии финансировать необходимые им исследования, а вынуждены к кому-то пристраиваться. Так, например, гляциология в нашей стране развивалась благодаря заказам пограничников, которые не знали, как устанавливать столбы в движущемся льду. Аналогично, почвоведение выигрывало от того, что министерство навязало совхозам составление почвенных карт. Не скажу, что с ними делали агрономы, но наука собрала свой урожай.
Ученые то и дело пользуются отходами, отбросами информации, добытой не для развития науки и даже с негуманными целями. Еще больше полезных сведений поступает от всякого рода злодеяний и несчастий, но вряд ли мы имеем право упрекать за это ученых. От войн получили пользу травматология и хирургия, их достижения помогают спасать людей в мирное время. О гонке вооружений я уже не говорю - ей мы обязаны почти всем научно-техническим прогрессом. Все это, конечно, не оправдывает зла, но и не свидетельствует, что наука во зле заинтересована.
У исследователей иная этика, чем у "чистых" ученых, теоретиков, первым не чуждо товарно-рыночное отношение к информации, уподобление ее сырью энергии, стремление накопить впрок, засекретить, продать подороже. У исследователей должна быть своя профессиональная честь, в идеале близкая к этике ученых, но на самом деле это не так. Государственная и ведомственная статистика бывает настолько порочной, что некоторые ученые вынуждены принципиально отвергать ее значимость.
Результаты исследований используют бизнесмены, чиновники, военные для принятия решений. Обыватели потребляют информацию как наркотик, возбуждаются и опьяняются сенсационными новостями, убивают время чтивом и зрелищами. Ученые используют информацию наиболее творчески - для построения теорий. Чтобы не забивать головы вздором, они вынуждены изолироваться от потока ненужных сведений, соблюдать информационную гигиену.
Студент или аспирант, чтобы стать ученым, должен сконцентрировать любознательность, направить ее в одну точку. Наука противоположна любопытству и всезнайству, чрезмерная эрудиция мешает теоретизированию. Наилучшие теоретические результаты получаются не от перелопачивания фактов, а от упорного обдумывания даже какой-нибудь одной простенькой маленькой, голенькой идеи. Имейте свой пунктик, думайте о нем всю жизнь, и вы не заметите, как круг ваших интересов расширится и в ваших объятиях окажется Вселенная.
Исследование и интуиция - параллельные способы познания, но априорные умозаключения кажутся неубедительными. Исследования нужны, чтобы подтвердить или опровергнуть гипотезу. Вопросов без предполагаемого набора возможных ответов обычно не бывает. Результаты исследований, как правило, заранее известны проницательному мыслителю, но их подтверждение необходимо, чтобы убеждать не столько коллег, сколько чиновников, а теперь - и спонсоров. Теоретик-интуитивист нередко выдает свои модели за результаты исследований. К этой маленькой хитрости, не вполне этичной, вынуждали, между прочим, правила представления научных отчетов и диссертаций.
Добросовестность исследователя пропорциональна точности добытых им сведений. Напротив, наука - это генерализация, включающая обобщение, упрощение, отбор, отбрасывание мелочей. Для теоретических построений важно не количество само по себе, а тенденции изменений и связи между отношениями "меньше - больше", "ближе - дальше", "скорее -медленнее" и т.п. Теоретические высказывания сослагательны и условны. Ученые говорят: "если А, то В”, только и всего! Что же на самом деле происходит с этим А здесь и теперь, что с ним случилось “там и тогда” устанавливают наблюдатели и исследователи, среди которых могут быть криминалисты, шпионы, журналисты. Наука - не телеграфное агентство новостей. Ее новости - это сконструированные учеными теоретические объекты. Но, разумеется, между наукой и исследованиями, между фундаментальной наукой и прикладной, между научной и ненаучной деятельностью лежит множество переходных зон. Описываемая нами этика ученых - тоже идеальный объект, не существующий в чистом виде. Идеализация образа Настоящего Ученого, донкихотствующего рыцаря уходящей эпохи, понадобилась для того, чтобы подчеркнуть вклад классической науки в гуманизм.
Прикладные научно-исследовательские работы можно планировать, ими можно управлять, их можно и нужно запрещать иногда по этическим соображениям. (Подсказать сферу запрета лучше всего смогут сами ученые-теоретики и философы, а не политики и религиозные моралисты).
Фундаментальная наука - совсем другое дело; для нее государство и спонсоры могут только распахать почву, да и то не глубоко, ибо всей необходимой для науки исторически сложившейся культурной платформы никакая власть за короткое время создать не может. Тем более невозможно управлять процессами мышления и предопределять его результаты. Если у общества имеется стремление к всестороннему качественному прогрессу, то надо не командовать, а предоставлять полную свободу, не мешать самоорганизации. "Какие результаты ожидаете получить?" - "В науке важны только неожиданные результаты". Наука - постоянное порождение неожиданного и нового, а такое по определению ни запланировать, ни предвидеть невозможно. Лучший способ получить от науки пользу - это поставить ее на службу благим и гуманным целям и не ждать от ученых никакой заведомой пользы, не ставить перед ними никаких целей.
Наука прирастает не столько стремлениями ученых к целям, сколько
методом этичного реагирования. Как уже говорилось, ученый реагирует на поступающую к нему информацию по обычаю, установившемуся в научном сообществе и заданному классическими образцами настоящих ученых, наших предшественников, В данном случае этика понимается в широком смысле - не только профессиональное поведение с коллегами, но и сами научные методы, включая логику – эту этику рационального мышления.
Наука по своей этической функции в обществе напоминает правосудие. Судьи справедливы, когда они независимы и подчиняются только закону. Настоящая наука служит не государству, нации, партии, академии, университету, ведомству, фирме, а всему человечеству. Неписаный закон, регулирующий это высокое служение - этика, мораль, совесть ученых. От чистоты и незамутненности классической этики науки сегодня как никогда зависит и чистота окружающей среды, и нравственная чистота людей, включая и самих научных работников.
Фундаментальные понятия современности - гуманизм, окружающая среда, ноосфера, экология, культура - мельчают, опошляются, выхолащиваются, подвергаются ведомственным, технократическим, бюрократическим, популистским извращениям, если они не обеспечены золотым запасом научной этики, если образцы их употребления не задают, не поддерживают своим личным влиянием ученые с высоким морально-этическим уровнем сознания.

Ученые занесли и заносят в Красную книгу исчезающие виды растений и животных. Но и самих ученых следовало бы занести в эту книгу. Потому что классический тип ученого-подвижника, самоотверженного и скромного учетчика тычинок и пестиков, трилобитов и белемнитов, как-то незаметно для современников, но быстро поднимающегося из подвала лаборатории до звездных высот вселенских обобщений, - такой тип ученого исчезает, сменяется остепененным дельцом, для которого наука - не святыня, а средство обретения престижа и материального благополучия. Многие студенты играют в науку до того, как защитят дипломную работу, иные до кандидатской, а некоторые и докторскую степень используют, чтобы, в конце концов, получить номенклатурную должность в аппарате. Если новые ученые еще и вырастают в наших вузах, то не благодаря и согласно учебной программе, а вопреки ей - благодаря очному и заочному общению с учеными старших поколений.
Нувориш с жирным затылком и золотой цепью на бычьей шее, постоянно мастурбирующий мобильным телефоном даже в ресторане, в постели и в сауне, не раскошелится на фундаментальную науку, но своим материальным благосостоянием и техническим оснащением этот "бизнесмен" пользуется только потому, что некоторые люди в ХVII - XX вв. были бескорыстными и непрактичными чудаками, почти сумасшедшими по нынешним понятиям. Негуманное использование науки поставило человечество и биосферу на край пропасти. Но этому негативу противостоит позитив: среди результатов научной мысли – бесчисленное число открытий, средств и хитроумных устройств, облегчающих и продлевающих нашу жизнь; среди них и гуманистические идеалы, рожденные наукой и внушающие надежду на выживание человечества.
Представленный нами потрет чистой и настоящей науки был многократно осквернен и тоталитарным государством, и рыночными обычаями, но он все-таки сохраняет свою привлекательность и еще может служить иконой, хотя в значительной степени архаичной, уходящей в прошлое. Ничто не вечно, и есть основания думать, что классическая наука как морально-этическая система исторически преходяща, и продолжительность ее жизни не так уж и велика: понадобились какие-то 300 - 350 лет, чтобы доиндустриальное средневековое состояние сменилось постиндустриальным, быть может, не менее темным и варварским. В конце XX в. строгие прежние этические стандарты научной деятельности, по-видимому, исчезают, наука теряет свою автономию, авторитет, сакральность и растворяется в Мировом океане общедоступной информации, где истина и ложь перемешаны. Сказанное мной о науке, возможно, похоже на некролог, но, подводя итоги уходящему веку, мы должны ясно представлять, кого мы сегодня хороним или пытаемся реанимировать и какое моральное наследие, полученное от классической науки, хотим сохранять для третьего тысячелетия.

* * *

Список литературы для этой статьи грозил быть слишком обширным. Поэтому я ограничусь замечанием о том, что помимо выстраданного автором личного опыта, в статье использованы публикации и устные высказывания ниже названных лиц.
И.А. Акчурин, Р.Г. Баранцев, Г.С. Батищев, Г.Г. Воробьев, Б.С. Грязнов, В.С. Дынин, В.Л. Каганский, М.М. Карпов, Н.И. Кузнецова, М.Г. Лазар, И.И. Лейтлан, И.Я. Лернер, А.А. Малиновский, А. Матейко, С.В. Мейен, С.Р. Нулинский, В.Ю. Милитарев, А.А. Минц, Е.З. Мирская, Э.М. Мирский, В.В. Налимов, Е.П. Никитин, Н.Ф. Овчинников, М.К. Петров, А.В. Потемкин, Н.И. Родный, М.А. Розов, С.С. Розова, С.В. Лебанов, Ю.А. Шрейдер, В.А. Шупер, Г.П. Щедровицкий, М.Г. Ярошевский.